Невеста Абидосская. Турецкая повесть Лорда Байрона - Страница 3

Гдѣ вѣтерокъ, носящій ароматъ,
Подъ ношею въ эѳирѣ утопаетъ,

но эѳира у Байрона нѣтъ и притомъ, этотъ стихъ сливается у него съ слѣдующимъ стихомъ: «Гдѣ легкія крылья зефира, обремененнаго ароматами, Лѣниво скользятъ между цвѣтами въ садахъ розъ.» У Переводчика другая половина картины отдѣлена совершенно и соединена съ послѣдующими:

Во всей красѣ, гдѣ роза разцвѣтаетъ,
Гдѣ сладостна олива и лимонъ,
И лугъ всегда цвѣтами испещрёнъ
И соловей въ лѣсахъ не умолкаетъ?

Прилагательное: сладостна, едва-ли годится для оливы и лимона. Байронъ говоритъ: «Гдѣ лимонъ и олива, прекраснѣйшіе изъ плодовъ.» Слѣдующимъ за тѣмъ стихомъ Переводчикъ конечно замѣнилъ пропущенное имъ прежде: Where the flowers ever blossom.

Четвертый стихъ переданъ вѣрно и хорошо. Но въ слѣдующихъ за тѣмъ стихахъ, Переводчикъ отстаетъ отъ подлинника —

Гдѣ дивно всё, видъ рощей и полянъ,
Лазурный сводъ и радужный туманъ,
И пурпуромъ блестящій океанъ?

Здѣсь можно замѣтить неровность и ее зная подлинника. Что такое: видъ полянъ и радужный туманъ? Лазурный сводъ не будетъ-ли повтореніе уже сказаннаго въ первомъ стихѣ Русскаго перевода: небо голубое? Правда и то, что здѣсь Байронъ, владѣвшій отечественнымъ языкомъ въ удивительномъ совершенствѣ, опять чрезвычайно труденъ для перевода. Онъ продолжаетъ описаніе земли, «гдѣ цвѣты земли и цвѣты неба различны въ краскахъ и соперничаютъ въ красотѣ и гдѣ пурпуръ океана самаго густаго цвѣта.» Поэтъ продолжаетъ изображеніе и вопросы свои. Переводчикъ начинаетъ говорить здѣсь уже повѣствовательнымъ образомъ и отъ того картина земли остается недорисованною. «Гдѣ дѣвы (говоритъ Байронъ) милы какъ розы, завитыя въ ихъ волосахъ (as the roses they twine) и все, кромѣ нравовъ мужей, божественно (is divine)?» Здѣсь Поэтъ, какъ будто съ уныніемъ, узнаетъ описанную имъ землю: Это востокъ, это земля солнца!

'Tis the clime of the east; 'tis the land of the Sun —

Печальная мысль является въ его стихахъ, тѣнью на блестящей картинѣ!

Can he smile on such deeds as his children have done?

«Можетъ-ли она улыбаться дѣяніямъ дѣтей своихъ?» И Поэтъ прибавляетъ; «Ахъ! дики, какъ звуки прощанья любовниковъ, сердца ихъ и повѣсти, которыя они разсказываютъ!» —

Oh! wild as the accents of lovers' farewell
Are the hearts which they bear, and the tales which they tell.

Мы разбирали подробно стихи Байрона, желая показать, особенно юнымъ соотечественникамъ нашимъ, какой строгій судъ можетъ выдерживать Байронъ, какъ онъ отчетистъ въ каждомъ словѣ, какъ мастерски обрисовываетъ свои переходы чувствъ и мыслей! Мы видѣли, что не смотря на вставочныя слова и прилагательныя, Переводчикъ не передалъ вполнѣ силы стиховъ Байрона, когда Байронъ, кажется, скупится на слова. Въ окончаніи сего станса, отступивъ отъ порядка Байроновыхъ стиховъ, Переводчикъ совсѣмъ отступилъ отъ подлиннаго смысла ихъ и точности. Вотъ стихи его, послѣ словъ: И пурпуромъ блестящій океанъ —

И дѣвы тамъ свѣжѣе розъ душистыхъ,Разбросанныхъ въ ихъ локонахъ волнистыхъ,
Тотъ край Востокъ, то солнца сторона!
Въ ней дышетъ все божественной красою
Но люди тамъ съ безжалостной душою;Земля какъ рай. Увы! зачѣмъ она,Прекрасная, злодѣямъ предана!Въ ихъ сердцѣ месть, ихъ повѣсти печальны,
Какъ стонъ любви, какъ поцѣлуй прощальный.

Девять стиховъ на шесть Байроновыхъ. Земля, какъ рай, прекрасная! Увы! зачѣмъ она предана злодѣямъ! Байронъ этого не говорилъ и не сказалъ-бы. Далѣе: люди съ безжалостной душою, у которыхъ въ сердцѣ месть. Во первыхъ, къ чему шутъ месть? и притомъ выражаетъ-ли это: – are the hearts which they hear – дики сердца ихъ? Какъ хорошо потомъ идетъ прилагательное wild къ звукамъ прощаній любовниковъ и уподобленіе съ сими дикими звуками повѣстей Востока! Послѣдняго не замѣтилъ Переводчикъ называя повѣсти Востока печальными, какъ стонъ любви и поцѣлуй прощальный, ибо стонъ любви не всегда бываетъ печаленъ, а просто поцѣлуй прощальный, можетъ еще порадовать, если это не the accents of lovers' farewell.

Возьмемъ для примѣра еще стансъ, въ которомъ находилось-бы описаніе дѣйствія или собственно повѣствованіе. Вотъ IX й, изъ первой пѣсни. Зюлейка и Селимъ слышали волю Яфара. Селимъ сидитъ подъ окномъ: передъ нимъ войска Яфара, предводимыя самимъ Пашою, занимаются военнымъ ученьемъ.

His head was leant upon his hand,
His eye looked o'er the dark blue water
That swiftly glides and gently swells
Between the winding Daidanelles;
И подгорюнясь, думы полный,
На синія морскія волны
Угрюмый юноша взиралъ:
Межъ Дарданеллъ онѣ сверкали,
Струились тихо и плескалиВъ излучинахъ прибрежныхъ скалъ.

Это передано довольно хорошо, только прилагательныя: думы полный и угрюмый, опять лишнія. У Байрона: Селимъ «склонивъ голову на руку, смотрѣлъ на синія волны моря, которыя (не струились тихо и плескали въ излучинахъ прибрежныхъ скалъ), но (swiftly glides and gently swells) быстро текли и тихо вздымались въ проливѣ Дарданелльскомъ.» Картина съ природы (у Переводчика, размножены подробности и живопись сдѣлалась мѣлка.

But yet he saw nor sea nor strand,
Nor even his Pacha's turbaned band
Mix in the game of mimic slaughter
Careering cleave the folded felt
With sabre stroke right sharply dealt;
Но онъ, унылый, не видалъ
Ни моря съ синими волнами,Ни поля съ дальными холмами,
Ни чалмоносцовъ удалыхъ,
Стремящихся, передъ пашою,
Шумъ грозный сѣчей роковыхъ
Представить бранною игрою;
Не видитъ онъ, какъ къ облакамъИхъ кони вихремъ прахъ взвѣваютъ,
Какъ сабли острыя мелькаютъ,
И какъ съ размаха пополамъ
Чалмы двойныя разсѣкаютъ.